Почему именно так?
Apr. 6th, 2017 10:07 am( Read more... )
Ожидания были простые и понятные: свобода и демократия должны были принести не только политические права и свободы, но и благополучие, в том числе материальное. Поддержка десятков миллионов людей была для властей демократической России огромным нематериальным капиталом, залогом успешного развития страны. Очень важно было не обмануть эти надежды, не растерять доверие. От того, какими будут реформы 1992 года, зависела – ни много, ни мало – судьба страны.
Люди, живущие в демократическом государстве, хотят видеть правительство (власти в широком смысле), работающее в интересах большинства. Крах СССР во многом был связан с тем, что советские власти перестали отвечать ожиданиям и запросам большинства общества, и люди отказались от поддержки властей. Когда СССР развалился, никто не вышел на улицы и площади с протестом, никто не стал защищать советскую власть.
От новых властей ждали другой политики. Это было уникальное время, когда слово «реформы» воспринималось позитивно. Реформ ждали, их требовали. Народ ожидал реформ для большинства – реформ, в результате которых будут установлены и защищены права и свободы человека и гражданина, остановится экономический спад, будут заполнены рынки, гарантирована свобода предпринимательства, появятся новые возможности для всех, кто готов работать и зарабатывать. Люди хотели развиваться и развивать свою страну. Демократические политические и экономические реформы должны были стать противоположностью застою.
В процессе этих реформ нужно было обязательно сохранить их народную социальную базу, проще говоря, – избирателей. Всех тех, кто искренне и с надеждой голосовал за Бориса Ельцина на первых всенародных выборах президента России – тогда ещё РСФСР. Всех тех, кто был готов даже терпеть трудности и лишения, но видеть, как страна становится на цивилизованный мировой путь развития, движется вперед. И был готов лично участвовать в этом труде, чтобы сказать себе, детям и внукам: мы сделали это. Реформы могли быть и шоковыми, но этот шок должен был оздоровить государство, усилить его, сделать современным и успешным, работающим на людей.
Москва, 1992 год. Фото: Геннадий Михеев.
Но реформы получились совсем другими и привели к другим последствиям. Строго говоря, реформы 1992 года не достигли большинства публично заявленных целей, а их результаты и с политической, и с экономической точек зрения оказались противоположны как объявленным целям, так и ожиданиям большинства общества.
Доверие общества к демократическим властям было очень быстро разрушено и растоптано.
Самое страшное, что произошло: новые власти от имени государства, официально и публично, совершенно сознательно разрушили общественные представления о справедливости. В том числе распалась смысловая связь между законом и справедливостью, правом и государственной политикой.
Все основные действия новых властей в экономической сфере (уничтожение сбережений граждан и средств предприятий на счетах в банках в результате стихийной либерализации цен и гиперинфляции, ваучерная приватизация, в дальнейшем – полностью криминальные по сути своей залоговые аукционы) были демонстративно, вызывающе несправедливы. И это была не случайность – это была государственная политика.
Анатолий Чубайс прямо говорил: «Представление о справедливости у народа мы сломали ваучерной приватизацией».
Правительство Бориса Ельцина, Егора Гайдара, Анатолия Чубайса (три ключевых человека в российских реформах 1992 года) не ставило перед собой задачу проведения справедливых реформ и строительства демократического государства. Они практически не принимали во внимание общественное восприятие реформ, конкретные результаты реформ для граждан.
Прямая политическая оценка состоит в том, что руководители российских реформ 1992 года не были ни либералами, ни демократами. Это были необольшевики.
По существу, главной задачей этих реформ было «распределение собственности и власти» (Егор Гайдар, 1989 год).
Это мало кто понимал в начале реформ, но теперь это бесспорно – результаты зримо и беспощадно говорят за себя.
Собственность и власть достались в большей своей части тем, кто был ближе к власти – в том числе (если не в первую очередь) криминалитету, включая прямых бандитов, коррумпированным руководителям, высокопоставленным чиновникам. Главным предпринимателем в России стало само государство с ненасытным воровским чиновничеством, сбежавшимся на запах новой наживы и бесконтрольной коррупции.
Абсолютное большинство частной собственности в результате приватизации 1990-х было приобретено незаконно, в огромной части случаев – прямо криминально. Для защиты этой собственности кровно заинтересованные в сохранении результатов «распределения собственности и власти» чиновники и предприниматели сформировали государственные силовые структуры, едва ли не главной задачей которых стала охрана этой незаконной собственности и её владельцев, в том числе их представительство в органах власти.
В результате реформ 1992 года было политически разрушено и дискредитировано в глазах российского общества политическое и общественное демократическое движение, были извращены и дискредитированы сами идеи демократии и либерализма. Слова «свобода», «демократия», «либерализм» стали не просто порицательными, но ругательными. «Если это – демократия, то я – не демократ», – говорили люди.
В результате справедливых, грамотных, правильных реформ должен был появиться цивилизованный и образованный средний класс: миллионы людей с хорошей работой и достойной зарплатой – и частных собственников, и наемных работников, честно зарабатывающих свой хлеб. Эти люди должны были стать социальной основой новой демократической власти. Они – граждане, избиратели – могли вырасти в основу общества и опору государства.
Но на фоне почти всеобщей нищеты появился самый опасный класс собственников – олигархия, богатство которой было основано на криминально полученной собственности, при этом олигархия контролировала власть, участие в которой, минуя олигархию, с каждым голом с становилось всё труднее. Одновременно эта олигархия полностью зависела от политической власти и, даже контролируя власть, находилась у неё в заложниках.
При таком политическом устройстве государства в нем не могли встать на ноги и выжить основные демократические институты: независимый парламент, честные выборы, независимый суд, честные правоохранительные органы, независимая пресса.
У государства с таким политическим устройством совершенно другие цели. Оно работает не на общество, не на большинство граждан, а на бюрократию и олигархию. Суть государства (представительство граждан) извращается и превращается в охрану интересов криминально сформированного государства от граждан.
При таком развитии событий ни одна из последовавших политических трагедий не была неожиданной: ни разгром парламента, ни фальсификации на референдуме по проекту новой («президентской») Конституции, ни силовое и кровавое решение конфликта в Чечне, ни покупка и разгром независимых СМИ, ни изнасилованные президентские и парламентские выборы, ни дефолт с безумными государственными долгами на руках, ни взрывы домов, ни вторая Чеченская – ничего. Все эти события были следствием событий 1992 года.
Роковой камень был столкнут с горы именно в 1992 году и дальше катился по наклонной со всё возрастающей скоростью.
Ложь рождала ложь. Воровство приносило воровство. Насилие приводило к насилию.
События 1992 года стали началом не строительства демократической России, а началом мучительного, жестокого, кровавого сползания страны во власть криминальных политиков и предпринимателей.
Они смогли построить свою Россию – с «вертикалью» государственного насилия, с варварством государственной пропаганды – государство несправедливости и войны, которое выращивает народ войны.
А демократическая Россия должна была вырастить народ мира.
Двадцать пять лет после реформ не принесли нашей стране, большинству народа свободу, демократию и благополучие.
И тем, кто успешно построил это новое государство, очень хочется верить, что это – надежно, прочно, на века.
Они неправы. Потребность в свободе и демократии является ключевой потребностью человека и общества.
Её можно заглушить. Её можно ограничить. Но её невозможно уничтожить, потому что природа неуничтожима. Она всегда ищет, как пробиться сквозь асфальт мертвечины. В этой потребности – живой код народа.
Наша страна и мы вместе с ней получили за эти 25 лет очень тяжелый и трагический опыт. Всех, кто способен осознать и понять случившееся «с Родиной и с нами», он сделает сильнее и умнее.
Это знание и эти силы пригодятся нам, когда история снова предоставит нашей стране шанс на свободу. Мы хорошо знаем, что надо и что нельзя делать, получив доверие и власть.
Именно граждане оказались, по мнению Гайдара, врагом столь оберегаемого им «порядка»...
Последний роман Пелевина «Бэтман Аполло» уже успели обругать кто только мог. Скучным, что скорее всего справедливо, назвал его Дима Быков, несправедливо уточнив, что его мог написать Минаев, то есть записной кремлевский пропагандон. Не смог бы. Да и не осмелился бы. Отрицательные и разочаровывающие рецензии поместили и некоторые либеральные издания типа «Коммерсанта», где роман опять же назвали скучным и затянутым. Это так. Но самое главное посетовали на идеологическое разночтение и обман ожиданий: Пелевин в романе ругает либеральную интеллигенцию, интерпретируя ее деятельность в России как соучастие в чекистском режиме. А вот здесь имеет смысл разобраться подробнее.
Конечно, роман Пелевина отличается от его прежних вещей отсутствием обычной для автора художественной изобретательности, сюжет тянется лениво, служебно, повторяя во многом уже известные пелевинские приемы и ходы. Однако по существу последний роман тяготеет к совершенно другому жанру, нежели предыдущие — это уже не столько мистический или буддистский пародийный наркотриллер, сколько вполне даже философский роман а-ля «Моя исповедь» Толстого или «Исповедь» Руссо. Естественно, с дурацким мистическим бредом пополам. Хотя на Толстого он похож больше, ибо автор «Бэтмана Аполло», как, впрочем, и «зеркало русской революции», однажды панически испугался смерти, и об этом накатал толстую штуку.
Страх смерти выдает себя почти истерическими воплями о бессмысленности человеческой, тем более русской, жизни. И это я советую просто принять как данность: да, автору стало страшно, жизнь представляется ему сегодня совершенно бессмысленной, ходящей по кругу, как у Екклесиаста. От этой бессмысленности не помогают спастись ни слава, ни вера, ни творчество, ни социальная активность, это, так сказать, пелевинский пунктик. И это, нужно сказать, самая просторная тема в романе и, понятное дело, самая неинтересная, ибо глубоко вторичная.
Чуть более занимательна тема разочарования в России и русском социальном пространстве, хотя здесь Пелевин тоже далеко не первый и не последний. Правда, он порой действительно пронзительно говорит о мерзости русской жизни. И о ее позорной повторяемости. «О чем вся великая русская классика? Об абсолютной невыносимости российской жизни в любом ее аспекте. И все. Ничего больше там нет. А мир хавает. И просит еще… Для них это короткая инъекция счастья. Они на пять минут верят, что ад не у них, а у нас. Но ад везде, где бьется человеческая мысль. Страдает не одна Россия, Рама. Страдает все бытие. У нас просто меньше лицемерия и пиара».
Последнее утверждение отчасти справедливо: русская жизнь действительно беспощаднее и циничнее, чем любая другая; лицемерия и ханжества здесь, пожалуй, навалом, но именно беспощадности к себе и к другим (особенно к другим) — такого в других культурах нет. Или куда меньше. Вежливость, условность (что и есть на самом деле культура) и прочие социальные процедуры заслоняют, защищают человека от самого себя и от тех упреков, которые обращает к себе неугомонный русский. Хотя опять же у Пелевина все перепутано с бессмысленностью жизни как таковой, что довольно-таки быстро надоедает.
Но если юношеские страдания по поводу этой бессмысленности из романа вычесть, то останется несколько тем, вполне даже здравых, хотя и они подчас подаются с занудством хрестоматийного скептика Радзиховского. Тем не менее, о них имеет смысл поразмышлять, потому что именно они смертельно обидели либеральную интеллигенцию, которую Пелевин подчас называется каргоинтеллигенцией, то есть интеллигенцией, которая фетишизирует либерализм, не очень понимая, что он на самом деле представляет. Я бы назвал его византийским либерализмом, как и весь наш капитализм, хотя можно и карго, так как речь идет о том, что форма в нем важнее содержания, причем в сто, тысячу крат важнее. Как, впрочем, во всем.
«Классический либерализм — одно из высших гуманитарных достижений человечества. Ухитриться даже из него сделать грязную советскую неправду — это уникальное ноу-хау российского околовластного интеллигента, уже четверть века работающего подручным у воров. Превратить слово «либерализм» в самое грязное национальное ругательство — означает, по сути, маргинализировать целую нацию, отбросив народ на обочину мирового прогресса. Однако российских мафиозных консольери называют «либеральной интеллигенцией» по чистому недоразумению. Для этого существует не больше оснований, чем именовать каких-нибудь приторговывающих своим народцем африканских колдунов «европейцами» на основании того, что они в ритуальных целях носят голландские кружева. Такое возможно только в обществе, которое восемьдесят — а сейчас уже и все сто — лет жило строго по лжи, полностью ею пропитавшись...»
И этот упрек Пелевина может быть вполне очищен от псевдохудожественных напластований и оценен как обычный идеологический довод, в определенной степени справедливый, в определенной — нет. Начнем с конца: этот довод несправедлив, потому что есть принципиальная разница между разными слоями интеллигенции. Между разными социальными и культурными позициями. Есть интеллигенция, которая с самого начала дружила с властью, которая еще при Ельцине и Гайдаре создавала ширму борьбы с коммунизмом, в то время как специалисты пилили за ней госсобственность на крупные непрожеванные части. И до сих пор в разной степени поддерживает власть, создавая или улучшая ее имидж. Это, увы, российская интеллигенция делала и при советской власти, и при оттепели, и при застое, и после перестройки — и именно поэтому упреки Пелевина вполне справедливы.
Не справедливы они по отношению к тем, кому вменяемости хватило и при совке не поддерживать большевиков, и при Ельцине-Путине не вставать на сторону режима, только прикидывающегося либеральным, капиталистическим и просвещенным. Пелевину, похоже, все равно: что Чубайс, что Евгений Ясин, что Сорокин, которого он выводит испуганным истеричным идиотом. Зря. Понятно, если считать, что жизнь совершенно бессмысленна, то разница между позициями вообще отпадает, но эта разница существует, хотя Пелевин, увлекшийся разоблачениями, ее не видит. Но в чем Пелевин прав, так это в том, что либеральная околовластная интеллигенция несомненно является частью господствующего класса и отвечает за происходящее не меньше, чем чекистский режим. Да и является, конечно, его оборотной стороной.
«Как только под чекистской хунтой начинает качаться земля, карголиберальная интеллигенция формирует очередной «комитет за свободную Россию», который так омерзительно напоминает о семнадцатом и девяносто третьем годах, что у зрителей возникает рвотный рефлекс пополам с приступом стокгольмского синдрома, и чекистская хунта получает семьдесят процентов голосов, после чего карголибералы несколько лет плюются по поводу доставшегося им народа, а народ виновато отводит глаза… Потом цикл повторяется».
Многим неприятно, что Пелевин критикует и протестную интеллигенцию, тех, кто вышел на Болотную и Сахарова и кого сегодня без каких-либо оснований судят. И хотя я сам ходил на митинги протеста в Петербурге и отношусь к креативному классу скорее с симпатией, считаю, что от упреков Пелевина не стоит отмахиваться, как от досадной несправедливости и неточности.
В наиболее распространенных интеллигентских ламентациях: у нас во всем виноваты либо власть, либо народ, а мы сами страдающая, пассивная и потерпевшая сторона. А Пелевин (как до него Розанов и не только он один) говорит, что во всем виновата интеллигенция. И это далеко не так абсурдно, как на первый взгляд кажется. Кто не смог справиться с искушением деньгами в перестройку? Кто допустил, что в эту самую перестройку власть взяли чекисты и комсомольцы? С кого вообще можно спрашивать в нашей стране, бедной на смыслы, если не с интеллигенции? С Холманских и Трапезникова? С героев труда? С «Уралвагонзавода»? Мы проворонили перестройку, мы ответственны за приватизацию, только увеличившую несправедливость в несправедливой стране. Мы ответственны за Путина и его феодализм. Так что порой послушать злобного Пелевина — невредно будет
Я вовсе не против памятника Гайдару. Но при одном простом условии: на этом памятнике будет написана вся правда о Гайдаре...