![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Беседа Владимира Яковлева с Димой Быковым в пятничной «Новой газете» — редкий образец текста, помогающего важные вещи либо нам самим для себя понять, либо предельно доходчиво обозначить/объяснить.
Там, грубо говоря, две констатации и один неизбежный вывод.
Констатация №1: выбор не согласного с властью человека в России в любые годы и при любом строе был совершенно одинаков:
[У интеллигенции брежневских времён] было три типа поведения, три громко декларируемые позиции. Первая: валить и только валить (возможностей было меньше, но с 1972 года открылась лазейка). Вторая: конформизм, вступать в партию, чтобы ее улучшить собою, вообще вписываться в систему, чтобы ее разрушать, — это всегда кончалось одинаково, то есть вписаться удавалось, а дальше цепь компромиссов вплоть до полного перерождения. Ну и третья платформа: теория малых дел. Мы живем в застое, глобальные перемены исключены, так давайте делать добро понемногу, в тех пределах, в каких это разрешено. Ведь при любом режиме нужны просвещение, милосердие и так далее! В кухнях моих родителей эти споры велись часами, ни к чему не приводя. И вот совсем недавно в одних гостях, в сравнительно молодой семье, я услышал все, буквально все то же самое
Тут, конечно, можно возмутиться, что Яковлев, сузив фокус до «кухни родителей», забыл о четвёртом типе поведения несогласных: открытой конфронтации с режимом. Она существовала и в советские годы (та самая «лазейка» 1972 года открылась благодаря т.н. «самолётному делу»), и сегодня мы тоже знаем людей, открыто бросающих вызов тоталитарной машине ценой личной свободы и комфорта. Однако Яковлев совершенно прав, не считая эту модель поведения типичной. Как на демонстрацию против оккупации Чехословакии вышло в 1968 году семь человек, так и в августе 2014 года в списке политзаключённых «Мемориала» не набирается и полусотни фамилий. При том, что этот список включает не только сознательных диссидентов, но и совершенно случайных жертв судебной несправедливости, а также лиц, осуждённых за передачу чертежей спецслужбам Китая, и даже членов «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами». Всех их, вместе взятых, «Мемориал» в нынешней России насчитал 45 человек. Если же оставить в списке только людей, сознательно рисковавших свободой за убеждения, и заплативших цену — их снова окажется человек семь. Так что Яковлев прав: основных стратегий как было три, так три и осталось.
Констатация №2: в российской истории за последние 100 лет обозначился очень внятный цикл, состоящий из четырёх стадий.
Реальный цикл выглядит, по-моему, так: реформа — контрреформа — изоляция — переворот. Контрреформа только тогда и осуществляется, когда мы закрываемся от внешнего мира — и на этом соскальзываем в экономическую дыру.
Такая изоляция, конечно, существовала в 30-х. Период изоляции длился десятилетия, до войны. В последнем цикле — когда после реформ Хрущева наступили контрреформы 70-х — изоляция уже продлилась 5 лет, начиная с Афганистана.
Сейчас происходит то же самое, мы снова изолируем себя от мира. Изоляция — это нищета, бегство капиталов, и в конце концов верхушечный переворот: стандартный, неизменный сценарий последних 100 лет.
Конечно, и в этой чеканной формуле можно найти поводы для спора. Например, про цифру в 100 лет. Ведь известные реформы Александра II, сменившиеся реакцией сразу после его гибели, случились больше 150 лет назад. Как и до этого условная «оттепель» Александра I сменилась николаевской реакцией... Также можно сказать, что «изоляция» — явление довольно скользкое для определения, в отличие от трёх других отчётливых фаз. Просто потому, что для внятной «изоляции» необходим предшествующий период «интеграции», свободного перемещения людей и идей через границы России. А такой период, с отменой государственно-идеологической цензуры и разрешительного порядка выезда граждан за рубеж, в первый и последний раз в российской истории настал где-то между 1987 и 1991-м годом (и заканчивается на наших глазах). Так что тренд полноценной «изоляции» — ползучего анального огораживания после десятилетий участия в мировом сообществе — мы, можно сказать, наблюдаем сегодня впервые, это премьера в российском политическом театре. А вот три остальных этапа — реформа, контрреформа и последующий дворцовый переворот — действительно описывают довольно длительный период российской истории: то ли с воцарения Петра, то ли с убийства Павла. В спор о том, как в эту формулу вписывается российская история XVIII века, я лезть не готов (потому что Пётр не обещал никому свобод, а его преемники не требовали отпустить обратно бороды), но вот все события XIX столетия шли по одному знакомому циклу. Сначала конец унылому и несостоятельному палочному правлению, реформы и всплеск надежд на «европейский путь», потом жёсткое закручивание гаек и возврат к палочно-азиатской модели принуждения, затем крах этой модели по объективным экономическим причинам, и снова переворот, и снова попытка стать частью европейской цивилизационной модели...
Неизбежный вывод: да, действительно, любой режим, противопоставляющий Россию европейской цивилизации, в нашей стране обречён, и разрушается он всегда по одной и той же причине. «Особый путь», избираемый Россией всегда с наклоном в азиатчину и антиевропейство, неизменно приводит к проигрышу экономического соревнования, Крымской войне, Цусиме, продовольственной программе. Как только единственными союзниками Российской Империи в целом мире остаются её собственные армия и флот, дальнейший ход событий предрешён. И тут уж не помогают ни огромные территории государства, ни численность населения, ни героизм каких-либо родов войск.Потому что Османская империя, например, не имела причин жаловаться на доблесть своих солдат: достаточно вспомнить разгром британцев на пятачке в Галлиполи, стоивший самой сильной армии тогдашнего мира четверть миллиона убитыми, или осаду Кута в Месопотамии. Но ни армия, ни флот не помешали османскому морскому министру через ещё пару лет подписать добровольную сдачу Проливов и прочие уступки, вскоре послужившие юридическим основанием для окончательной ликвидации 700-летней империи. Потому что у Османской империи не было в ту пору союзников, кроме её армии и флота. А дальше у них начались реформы того же цивилизационного вектора, что и в России: встраивание в современную Европу. В результате получилось сильное светское государство. Которое, конечно же, ни на минуту не забывало но про армию, ни про флот, но при этом ввело латинский алфавит, отделило религию от государства и активно развивало национальную экономику современного европейского образца, интегрированную в GATT с 1951 года, а в WTO с первого дня. Сейчас у них, правда, наступила почти такая же контрреформа, как и у нас, но тут уж мы входим в сферу различий между Турцией и Россией. Вкратце можно обозначить всё очень просто: анальное огораживание не вполне демократических режимов от глобального тренда — процесс с внятной страновой спецификой. У него есть китайская (она же сингапурская) модель, а есть северокорейская. Китайская модель — это когда насаждают идеологию «особого пути» без ущерба для международной экономической интеграции. И пока власти Турции, при всём своём исламизме, идут именно этим путём. А есть «чучхэ», когда интересы национальной экономики приносятся в ущерб изоляционистским приоритетам и идеологическим химерам... Но вернёмся к неизбежному выводу из исторических наблюдений Яковлева.
Можно сколько угодно искать утешение в том факте, что контрреформация, делающая основную ставку на отказ России от современной экономики, науки, технологий и медицины — обречена однажды уйти. Но куда важней вспомнить, что эта контрреформация, как бы скоро она ни закончилась, в наших краях точно так же обречена вернуться. И в этом совершенно точно нет никакой вины В.В. Путина. Это у нас такая выдающаяся страновая особенность. Китайцы, например, убеждены, что их цивилизация развивается по спирали. Поэтому у них история в целом повторяется, но каждый раз на новом цивилизационном витке. В других обществах она вообще развивается линейно: французы, например, после Наполеона никогда уже не пытались завоёвывать мир, и за Четвёртой Республикой у них последовала Пятая, а не снова Третья. А в российской истории движение во времени осуществляется строго по кругу. Если описать его крайние точки простой формулой из трёх слов, то это «принятие Конституции / отмена Конституции». Где под словом «Конституция» имеется в виду признание Человека самоценным одушевлённым существом, а не винтиком государственной машины.
Так что если кто сегодня, с учётом всего предшествующего опыта, задумывается над проектами обустройства светлого будущего для России, он должен со всей очевидностью усвоить: в лозунге «Путин должен уйти» не больше исторического смысла, чем в лозунге «хватит зимы, даёшь весну!», или «хватит ночи — рассвет уже давайте!». Чтобы не каждый наш Веймар сдавался очередному Гитлеру, менять нужно не Путина, а страну.
И тут мы возвращаемся к Констатации №1: для её изменения существует ровно три способа. Самый очевидный — тот, что выбирали многие великие таланты в России двух последних столетий — Чехов и Бунин, Тургенев и Мечников, Набоков и Бродский, Стравинский и Рахманинов, Ростропович и Рихтер, Брюллов и Кипренский, Репин и Рерих, Кандинский и Шагал, Шаляпин и Билибин: просто сменить страну, которую они были не в силах изменить. Самый сомнительный путь — стать частью той Системы, которая тебя не устраивает, поставить своё доброе имя и репутацию ей на службу, в надежде что-то там втихаря «поменять изнутри», или «смягчить». С прагматической точки зрения можно даже сказать, что этот путь — единственный эффективный, потому что именно такие приспособленцы, которых власть считает «своими», в нужный момент оказываются соучастниками долгожданного государственного переворота и «прожекторами перестройки». И, наконец, есть третий путь, теория тех самых малых дел. Которая от интеграции в структуры КПСС/Гестапо/ЕдРа отличается очень понятным критерием несотрудничества.
Лично я два из этих трёх путей попробовал на собственном опыте. Сменить страну не покатило по той очень простой причине, что она у меня внутри, где б я ни жил. А теория малых дел представляется мне стопроцентно разумным и осмысленным применением для моих сил и способностей. До тех пор, разумеется, покуда сохраняется возможность этими малыми делами тут заниматься — с пользой для общества и без физических угроз для семьи.
На мой взгляд (и тут я уже, наконец, категорически не соглашусь с Яковлевым), чтобы существовать в координатах «малых дел», совершенно необязательно соглашаться, что глобальные перемены исключены. Если человек в такое говно верит, то ему прямой путь в Систему. Теория малых дел говорит как раз о том, что если постепенно привить 75 миллионам взрослых россиян опыт неравнодушия, личного участия в осмысленной общественной деятельности, если они в этом духе воспитают своих детей — у нынешней корпорации ворья вообще не останется ни единого шанса. Ни остаться у власти, ни вернуться в неё через 20 лет. Просто возникнет другая Россия, где люди осознают личную ответственность за свою судьбу и свою страну, не пытаясь делегировать решение этих вопросов ни ресурсному жулью-ворью, ни его опричнине.
Я понимаю, что этот проект звучит наивно и утопически. Но если кому-то кажется, что у него есть рецепты получше — я просто жду примеров в студию.
PS. Если проницательный читатель попросит меня прокомментировать в свете сказанного о личном выборе «четвёртый вариант» — открытое диссидентство — то отвечу так: жить за Родину можно десятилетиями, а умереть за неё можно только один раз. Я — иудей по вере, моя жизнь дана мне Богом, и я к этому дару очень серьёзно отношусь, с великой благодарностью. Если Бог даст мне понять, что пришла мне пора умереть за светлое будущее России, то я с Ним спорить не стану, и очень дисциплинированно за это дело умру. Пока что мне Бог даёт понять, что Ему от меня таких жертв не нужно.
Там, грубо говоря, две констатации и один неизбежный вывод.
Констатация №1: выбор не согласного с властью человека в России в любые годы и при любом строе был совершенно одинаков:
[У интеллигенции брежневских времён] было три типа поведения, три громко декларируемые позиции. Первая: валить и только валить (возможностей было меньше, но с 1972 года открылась лазейка). Вторая: конформизм, вступать в партию, чтобы ее улучшить собою, вообще вписываться в систему, чтобы ее разрушать, — это всегда кончалось одинаково, то есть вписаться удавалось, а дальше цепь компромиссов вплоть до полного перерождения. Ну и третья платформа: теория малых дел. Мы живем в застое, глобальные перемены исключены, так давайте делать добро понемногу, в тех пределах, в каких это разрешено. Ведь при любом режиме нужны просвещение, милосердие и так далее! В кухнях моих родителей эти споры велись часами, ни к чему не приводя. И вот совсем недавно в одних гостях, в сравнительно молодой семье, я услышал все, буквально все то же самое
Тут, конечно, можно возмутиться, что Яковлев, сузив фокус до «кухни родителей», забыл о четвёртом типе поведения несогласных: открытой конфронтации с режимом. Она существовала и в советские годы (та самая «лазейка» 1972 года открылась благодаря т.н. «самолётному делу»), и сегодня мы тоже знаем людей, открыто бросающих вызов тоталитарной машине ценой личной свободы и комфорта. Однако Яковлев совершенно прав, не считая эту модель поведения типичной. Как на демонстрацию против оккупации Чехословакии вышло в 1968 году семь человек, так и в августе 2014 года в списке политзаключённых «Мемориала» не набирается и полусотни фамилий. При том, что этот список включает не только сознательных диссидентов, но и совершенно случайных жертв судебной несправедливости, а также лиц, осуждённых за передачу чертежей спецслужбам Китая, и даже членов «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами». Всех их, вместе взятых, «Мемориал» в нынешней России насчитал 45 человек. Если же оставить в списке только людей, сознательно рисковавших свободой за убеждения, и заплативших цену — их снова окажется человек семь. Так что Яковлев прав: основных стратегий как было три, так три и осталось.
Констатация №2: в российской истории за последние 100 лет обозначился очень внятный цикл, состоящий из четырёх стадий.
Реальный цикл выглядит, по-моему, так: реформа — контрреформа — изоляция — переворот. Контрреформа только тогда и осуществляется, когда мы закрываемся от внешнего мира — и на этом соскальзываем в экономическую дыру.
Такая изоляция, конечно, существовала в 30-х. Период изоляции длился десятилетия, до войны. В последнем цикле — когда после реформ Хрущева наступили контрреформы 70-х — изоляция уже продлилась 5 лет, начиная с Афганистана.
Сейчас происходит то же самое, мы снова изолируем себя от мира. Изоляция — это нищета, бегство капиталов, и в конце концов верхушечный переворот: стандартный, неизменный сценарий последних 100 лет.
Конечно, и в этой чеканной формуле можно найти поводы для спора. Например, про цифру в 100 лет. Ведь известные реформы Александра II, сменившиеся реакцией сразу после его гибели, случились больше 150 лет назад. Как и до этого условная «оттепель» Александра I сменилась николаевской реакцией... Также можно сказать, что «изоляция» — явление довольно скользкое для определения, в отличие от трёх других отчётливых фаз. Просто потому, что для внятной «изоляции» необходим предшествующий период «интеграции», свободного перемещения людей и идей через границы России. А такой период, с отменой государственно-идеологической цензуры и разрешительного порядка выезда граждан за рубеж, в первый и последний раз в российской истории настал где-то между 1987 и 1991-м годом (и заканчивается на наших глазах). Так что тренд полноценной «изоляции» — ползучего анального огораживания после десятилетий участия в мировом сообществе — мы, можно сказать, наблюдаем сегодня впервые, это премьера в российском политическом театре. А вот три остальных этапа — реформа, контрреформа и последующий дворцовый переворот — действительно описывают довольно длительный период российской истории: то ли с воцарения Петра, то ли с убийства Павла. В спор о том, как в эту формулу вписывается российская история XVIII века, я лезть не готов (потому что Пётр не обещал никому свобод, а его преемники не требовали отпустить обратно бороды), но вот все события XIX столетия шли по одному знакомому циклу. Сначала конец унылому и несостоятельному палочному правлению, реформы и всплеск надежд на «европейский путь», потом жёсткое закручивание гаек и возврат к палочно-азиатской модели принуждения, затем крах этой модели по объективным экономическим причинам, и снова переворот, и снова попытка стать частью европейской цивилизационной модели...
Неизбежный вывод: да, действительно, любой режим, противопоставляющий Россию европейской цивилизации, в нашей стране обречён, и разрушается он всегда по одной и той же причине. «Особый путь», избираемый Россией всегда с наклоном в азиатчину и антиевропейство, неизменно приводит к проигрышу экономического соревнования, Крымской войне, Цусиме, продовольственной программе. Как только единственными союзниками Российской Империи в целом мире остаются её собственные армия и флот, дальнейший ход событий предрешён. И тут уж не помогают ни огромные территории государства, ни численность населения, ни героизм каких-либо родов войск.
Можно сколько угодно искать утешение в том факте, что контрреформация, делающая основную ставку на отказ России от современной экономики, науки, технологий и медицины — обречена однажды уйти. Но куда важней вспомнить, что эта контрреформация, как бы скоро она ни закончилась, в наших краях точно так же обречена вернуться. И в этом совершенно точно нет никакой вины В.В. Путина. Это у нас такая выдающаяся страновая особенность. Китайцы, например, убеждены, что их цивилизация развивается по спирали. Поэтому у них история в целом повторяется, но каждый раз на новом цивилизационном витке. В других обществах она вообще развивается линейно: французы, например, после Наполеона никогда уже не пытались завоёвывать мир, и за Четвёртой Республикой у них последовала Пятая, а не снова Третья. А в российской истории движение во времени осуществляется строго по кругу. Если описать его крайние точки простой формулой из трёх слов, то это «принятие Конституции / отмена Конституции». Где под словом «Конституция» имеется в виду признание Человека самоценным одушевлённым существом, а не винтиком государственной машины.
Так что если кто сегодня, с учётом всего предшествующего опыта, задумывается над проектами обустройства светлого будущего для России, он должен со всей очевидностью усвоить: в лозунге «Путин должен уйти» не больше исторического смысла, чем в лозунге «хватит зимы, даёшь весну!», или «хватит ночи — рассвет уже давайте!». Чтобы не каждый наш Веймар сдавался очередному Гитлеру, менять нужно не Путина, а страну.
И тут мы возвращаемся к Констатации №1: для её изменения существует ровно три способа. Самый очевидный — тот, что выбирали многие великие таланты в России двух последних столетий — Чехов и Бунин, Тургенев и Мечников, Набоков и Бродский, Стравинский и Рахманинов, Ростропович и Рихтер, Брюллов и Кипренский, Репин и Рерих, Кандинский и Шагал, Шаляпин и Билибин: просто сменить страну, которую они были не в силах изменить. Самый сомнительный путь — стать частью той Системы, которая тебя не устраивает, поставить своё доброе имя и репутацию ей на службу, в надежде что-то там втихаря «поменять изнутри», или «смягчить». С прагматической точки зрения можно даже сказать, что этот путь — единственный эффективный, потому что именно такие приспособленцы, которых власть считает «своими», в нужный момент оказываются соучастниками долгожданного государственного переворота и «прожекторами перестройки». И, наконец, есть третий путь, теория тех самых малых дел. Которая от интеграции в структуры КПСС/Гестапо/ЕдРа отличается очень понятным критерием несотрудничества.
Лично я два из этих трёх путей попробовал на собственном опыте. Сменить страну не покатило по той очень простой причине, что она у меня внутри, где б я ни жил. А теория малых дел представляется мне стопроцентно разумным и осмысленным применением для моих сил и способностей. До тех пор, разумеется, покуда сохраняется возможность этими малыми делами тут заниматься — с пользой для общества и без физических угроз для семьи.
На мой взгляд (и тут я уже, наконец, категорически не соглашусь с Яковлевым), чтобы существовать в координатах «малых дел», совершенно необязательно соглашаться, что глобальные перемены исключены. Если человек в такое говно верит, то ему прямой путь в Систему. Теория малых дел говорит как раз о том, что если постепенно привить 75 миллионам взрослых россиян опыт неравнодушия, личного участия в осмысленной общественной деятельности, если они в этом духе воспитают своих детей — у нынешней корпорации ворья вообще не останется ни единого шанса. Ни остаться у власти, ни вернуться в неё через 20 лет. Просто возникнет другая Россия, где люди осознают личную ответственность за свою судьбу и свою страну, не пытаясь делегировать решение этих вопросов ни ресурсному жулью-ворью, ни его опричнине.
Я понимаю, что этот проект звучит наивно и утопически. Но если кому-то кажется, что у него есть рецепты получше — я просто жду примеров в студию.
PS. Если проницательный читатель попросит меня прокомментировать в свете сказанного о личном выборе «четвёртый вариант» — открытое диссидентство — то отвечу так: жить за Родину можно десятилетиями, а умереть за неё можно только один раз. Я — иудей по вере, моя жизнь дана мне Богом, и я к этому дару очень серьёзно отношусь, с великой благодарностью. Если Бог даст мне понять, что пришла мне пора умереть за светлое будущее России, то я с Ним спорить не стану, и очень дисциплинированно за это дело умру. Пока что мне Бог даёт понять, что Ему от меня таких жертв не нужно.
![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif){kind=small}
